Дубровская Е.Ю.
Армейская повседневность: российские военнослужащие в Финляндии в годы Первой мировой войны ( 1914 – 1918)
Санкт-Петербург и Страны Северной Европы. Материалы четвертой ежегодной международной научной конференции. Санкт-Петербург, 2003.
Изучение аспектов армейской и флотской повседневности в период войны позволяет представить ту реальность, в которой оказались миллионы вчерашних гражданских людей, мобилизованных под ружье, и которая, начиная с августа 1914 г., на долгие годы предопределила образ жизни и образ мыслей самых различных слоев российского общества. Люди не просто привыкали к произволу и насилию, им давали понять, что единственным способом ”смягчения” крайностей того и другого является казарменный вариант жизнедеятельности общества в целом.
Представляется целесообразным обратиться к проблеме поведения, нравов и морали офицеров, солдат и матросов применительно не только к к взаимоотношениям с гражданским населением Финляндии, а внутри собственного сообщества людей военных.
Рукоприкладство начальства и придирки, особенно со стороны младших командиров, по причинам, подчас весьма далеким от дел службы, нередко становились причиной дезертирства нижних чинов. В частях, размещенных на российско-шведской границе, оно приняло форму бегства солдат в соседнюю Швецию.[i]
Показания дезертировавшего в январе 1917 г. рядового 1 Пограничного конного дивизиона Е.Артеева, вернувшегося из Швеции летом того же года, проливают свет на ту обстановку, в которой нередко проходила служба мобилизованных в армию, в большинстве своем, вчерашних крестьян. На допросе в контрразведывательном отделении 42-го армейского корпуса Артеев, призванный в 1914 г., рассказал, что сначала отношение к нему со стороны офицеров и унтер-офицеров было доброжелательным. Причиной резкого ухудшения их отношения стал конфликт с унтер-офицером Куракиным, вызванный сведением последним личных счетов из-за расположения к Артееву одной из жительниц г.Кеми.
”На этой почве у нас с Куракиным происходили стычки, в результате которых я был всегда наказан, то стоял под винтовкою, то нес наряды в неочередь через каждые два часа. На мое обращение к нему с просьбой, чтобы он изменил ко мне свое отношение, он грубо отвечал, что я тебя отдам под суд”, — сообщил в своих показаниях Артеев. Поставив рядового ”под винтовку на 8 часов”, через некоторое время унтер-офицер ещё продлил наказание в ответ на просьбу Артеева отменить его. ”Постояв ещё несколько часов, я упал,- говорил на допросе вернувшийся дезертир, — Куракин же, видя это, сообщил командиру сотни, что я уклоняюсь от наказания”.[ii]Артеева отдали под суд и приговорили к 2 месяцам гауптвахты. Отбыв наказание, он просил о переводе в другую сотню, но был возвращен на прежнее место службы, где унтер-офицер снова посадил его в холодный карцер на 4 суток.
Добившись перевода в другую сотню, Артеев встретил и там, вероятно, из-за своей создавшейся репутации нерадивого нижнего чина, негативное отношение со стороны вахмистра и унтер-офицера. Это послужило причиной его решения о бегстве. Вместе с другим рядовым, к которому, по словам Артеева, относились так же плохо, он осуществил побег в Швецию. Проступок дезертиров усугублялся тем обстоятельством, что они бежали с поста во время несения службы, захватив с собой оружие и лошадей. Задержавшие их шведские пограничники сказали беглецам, что лошадей и оружие они передадут в Россию. Через две недели тюремного заключения дезертиры были отправлены в поместье в Мальме, где в течение полугода ”зарабатывали” по две с половиной кроны в день. Перемены, происшедшие в России, позволили Артееву через русского консула получить разрешение вернуться на родину.
Вполне вероятно, что в показаниях дезертира на допросе в контрразведывательном отделении краски могли быть сгущены и толкнувшее рядового на нарушение воинского долга поведение чинов унтер-офицерского состава представлено преувеличенно предвзятым. Однако подробности реальных взаимоотношений между младшими начальниками и подчиненными армейских частей, находившихся в годы войны на северо-западном рубеже империи, выглядят вполне достоверно. Они перекликаются с деталями, изложенными в одном из матросских писем и говрящими о характере отношений между балтийскими матросами и флотским офицерством в первые годы войны.
Письмо матроса И.Барышникова с миноносца ”Деятельный” было направлено в газету в мае 1917 в ответ на появившуюся в ней статью об издевательствах нижних чинов над арестованным капитаном 2 ранга Вещицким. Возмутившись протестом офицеров против ”публичного глумления и попрания человеческой личности”, автор письма призывал их вспомнить о происшедшем в 1915 г.на миноносце инцеденте между капитаном 2 ранга Д.О.Дараганом и матросом В.Алехиным : ”Может ли капитан 2 ранга Дараган протестовать против наказаний капитана 2 ранга Вещицкого, когда они сами позволили привязать матроса В.Алехина к мачте на 4 часа подобно Иисуса Христа, а за что именно – за то, что он заболел и не стирал белье у унтер-офицера и прямо сказал ему ”шкура” ”.[iii]
Рассказывая об этом же происшествии в письме к жене, Д.О.Дараган назвал случившееся ”неприятным делом” и привел заметно отличающуюся от изложенной матросом версию причин инцидента : ” Есть один дрянной человек, и я его отстранил от артельщиков, а тут пришла на него жалоба из Гельсингфорса. Я арестовал и говорю: ”Ставьте под ружье”. Заявляет, что болит спина. Я это дело знал хорошо, у нас плавал доктор, и характер всей этой истории был ясен. Я приказал становиться, он заявляет, что не может, тогда я приказал привязать к мачте, чтобы не упал…Через 3 минуты доложили, что все сделано. Я очень обрадовался, т.к. мне надо было идти до конца, а с этими дураками ничего не поймешь. Он отстоял свое на сегодня и я отпустил его. Надеюсь на три дня – срок ежедневного стояния… Он мог сегодня изобразить умирающего, но решил, что это не выйдет”.[iv]
Необходимость добиваться поддержания дисциплины подобными экстраординарными мерами явно удручала командира эсминца ”Деятельный”. Он поделился с женой намерением доложить о происшедшем своему начальнику командиру 9-го дивизиона эсминцев А.В.Развозову, тем более, что привязанного к мачте матроса видела команда корабля, проходившего мимо ”Деятельного”: ”…картина была самая средневековая. Мне было даже смешно – костра не хватало”. Узнав из доклада о случившемся на эсминце, капитан 1 ранга А.В. Развозов вызвал матроса В.Алехина для беседы. ”Я не знаю, что из этого вышло, — писал Дараган через несколько дней, — Спрошу при случае, но это очень хорошо с его стороны”.[v]
Вне зависимости от того, чья версия происшествия на ”Деятельном” – матросская или офицерская – достовернее, возможность увидеть отношения субординации на корабле глазами той и другой стороны позволяет получить представление о предельно взрывоопасной обстановке, которая задолго до революционных событий 1917 г. складывалась на флоте. Ситуация, заставившая думать над её разрешением не только командира эсминца, который прибегнул к недопустимой мере поддержания дисциплины, но и его непосредственного начальника, в сознании рядовых матросов стала чуть ли не повседневным явлением и закрепила недобрую память о ”зверствах офицеров”. Через несколько лет этот опыт станет своего рода ”горючим материалом” матросского возмущения и послужит им самооправданием за жестокие расправы над офицерами в Кронштадте, Гельсингфорсе и Ревеле. Пришедшее вслед за Февральской революцией время бесконтрольной «свободы» вовсе не стало главным ускорителем разложения в армии[vi].
В 1917 г. в Гельсингфорсе по карточкам отпускались хлеб, масло, сахар, обеспечение продуктами русских военнослужащих и их семей велось строго через интендантство соответствующих частей и подразделений. Как рассказывал один из жителей губернии Ваза, в местах расквартирования частей солдаты сами доставляли себе провизию, у них всегда были привозная пшеничная мука и сахар. В годы войны в Финляндии стал ощущаться дефицит сахара, но, «умея себя вести», местное население всегда могло приобрести его у русских.. Другой старожил вспоминал о том, как «однажды в пост русские дали ему пшеничную муку».[vii] По мере обострения продовольственных трудностей люди стали часто ездить по окрестностям с тем, чтобы обменять мыло на хлеб. Некоторые горожане везли с собой масло с целью поменять его на муку у военных из Лиллкюро. Житель этого села Э. Ханнунен «общался с русскими почти ежедневно», а в детстве часто бывал у них в казармах, располагавшихся в центре села. По его словам, «до революции к стоявшим здесь военным относились с пониманием, сохранялось естественное общение и никто не отзывался о них плохо», «никакой ненависти и скандалов никогда не было».[viii] К тому же здесь служили эстонцы и ингерманландцы, которые могли общаться с населением по-фински, а в Курикка размещался целый отряд велосипедистов, полностью состоявший из эстонцев.
По воспоминаниям, солдаты каждый день пекли хлеб и приглашали к столу тех, кто к ним заглядывал, обижаясь, если от приглашения отказывались. «Многие считали их еду хорошей и хвалили её».[ix]
Эстонец по происхождению А. Валтари оставил воспоминания, в которых нашли отражение различные стороны повседневной жизни солдат 422-го пехотного полка, размещавшегося в начале 1916 г. в Тавастгусе (Хямеенлинна), и 424-го Чудского, стоявшего неподалеку в Сатакунта. На основе личных впечатлений от прохождения службы он рассказывал о том, что по утрам солдаты завтракали чаем с хлебом и солью, на обед кормили селедкой или салакой с картошкой, гречневой или просяной кашей. По вечерам им давали картофельный или гороховый суп, щи или свекольник и чай. На день по норме полагалось 10 кусочков сахара и порция топленого масла с гречневой кашей. Как отметил А. Валтари, такое питание считалось разнообразным. В полковой пекарне десять человек за день выпекали от восьмисот до тысячи караваев весом в 5 кг. Пекарня располагалась в специальном бараке посреди казарменного двора, там же находились 16 полевых кухонь полка для личного состава в 4 тысячи военнослужащих. Самовары с кипятком имелись в каждом батальоне. [x]
В действительности разнообразия в продуктах, поступавших на стол российского солдата, было крайне мало, хотя Главное интендантское управление предпринимало все возможное для расширения наименования продуктов, входивших в солдатский рацион. По заключению исследователя, сама система продовольственного снабжения русской армии, несмотря на явные недостатки, все же справилась с поставленной перед ней в годы войны задачей обеспечения самым необходимым, и прежде всего, продуктами питания.[xi] Однако масштабы заготовок приводили к недостатку в разнообразии продуктов питания рядовых военнослужащих, и уже в ходе войны приходилось изыскивать новые пути решения этой задачи, в частности, проводились эксперименты по выработке новых вариантов консервов, сушению овощей и т.д. Условия размещения военнослужащих тоже оставляли желать лучшего. По свидетельству А. Валтари, казармы полка, где он служил, были тесными и душными, с нарами в три этажа, и на рядового приходилось лишь полметра жилого пространства.[xii]
В финской провинции, вдалеке от больших городов, где не было большого скопления военных, политические баталии, разворачивавшиеся в столичной прессе Великого княжества, не влияли на повседневную жизнь сельского населения и не сказывались на отношении к финнам и шведам со стороны военнослужащих. В годы войны нижние чины продолжали оставаться довольно изолированными от местного населения не столько из-за специфики военной службы, сколько из-за различий в культуре, языке и конфессиональной принадлежности.
Так, языковой барьер не позволял контактам между местными жителями губернии Ваза и находившимися в Эстерботнии военными выходить за рамки элементарных бытовых отношений, хотя сохранились свидетельства о том, что в некоторых коммунах русские обычно приглашали финнов и шведов на свои праздники «с песнями и музыкой».[xiii]
Между гарнизонами и финляндскими городами с окружавшими их коммунами продолжали существовать повседневные коммерческие отношения, было заключено несколько браков, но более многочисленными были кратковременные связи – явление, получившее название «русские невесты» и становившееся в коммунах серьезной проблемой. По воспоминаниям жителей Лиллкюро губернии Ваза, каждое воскресенье в деревне устраивали танцы, где «девушки весьма грубо обращались с русскими», в частности, и из-за того, что в Лиллкюро «после них осталось несколько младенцев».
В губернских городах армейские части нередко использовались при проведении мероприятий, призванных показать населению единство имперских и финляндских интересов. Парады, сопровождавшие подобные мероприятия, становились демонстрацией военной силы в целях как политических, так и укрепления обороны. Однако парады удовлетворяли эстетическое чувство и оказывали положительное эмоциональное воздействие на основную массу финляндских подданных империи[xiv].
Незнание русского языка населением глубинки вряд ли вызывало у обычного военнослужащего «чувство беспредельной национальной горечи и обиды», о котором часто писалось в официальной «Финляндской газете», в частности, «после многих и совершенно неудачных попыток» автора одной из публикаций «объясниться с туземным населением языком их метрополии».[xv] Однако в заметке упоминаются обращающие на себя внимание факты взаимной заинтересованности сторон в развитии контактов, выгодных как для военных, так и для жителей Великого княжества.
Как свидетельствует очевидец, многие крестьяне из коммуны Лиллкюро, занятые на строительстве укреплений в губернии Ваза, хвалили русских офицеров, считая их добродушными и порядочными людьми. Однако отношения здешнего населения к российским военным все же не стоит идеализировать: после вывода отдельных воинских частей из Эстерботнии на время вглубь Финляндии члены самоуправления коммуны высказывались против их возвращения.[xvi]
Такие настроения нельзя объяснить недовольством жителей края из-за падения дисциплины в войсках. По словам свидетеля событий, «у русских была суровая дисциплина»: провинившимся полагалось просить у остальных прощения на виду у всех, и «офицер бил их».[xvii] Понятная для военнослужащих российских войск и признаваемая ими ”отеческая” репрессивность традиционалистического общества[xviii] в глазах финляндцев становилась фактом, из ряда вон выходящим и запоминающимся на всю жизнь.
Характерное для воюющей страны армейское восприятие чрезвычайных мер по отношению к населению как нормы именно в годы Первой мировой войны стало тенденцией, все более проявлявшейся в общественной жизни России. Одной из особенностей российских войск, оставшихся в автономном Великом княжестве Финляндском, стало их менее требовательное отношение к гражданскому населению по сравнению с настроениями в частях и подразделениях, действовавших на передовой и находившихся в прифронтовой полосе. На это повлияло как постоянное опасение возмущений и восстания ”ненадежных” финляндцев, так и отсутствие необходимости крайними мерами добиваться поддержки со стороны жителей территорий, не оказавшихся театром военных действий.
Примечания:
[i]KansallinenArkisto. ( далее: KA). «Русские военные бумаги». 342 :1. Д. 6064. О бегстве нижних чинов за границу в 1917 г. [ii]Ibidem. [iii] Ibid. Д.11970. [iv]Sota Arkisto. Pikku kokoelma.Там же. Выдержки из писем Дмитрия Дарагана за 1915 г. [v]Ibidem. [vi] Подробнее об этом см.: Дубровская Е.Ю. Российские войска в Финляндии и население Великого княжества в годы Первой мировой войны //Проблемы национальной идентификации, культурные и политические связи России со странами Балтийского региона в ХVIII- ХХ веках. Самара,2001. С.77 –85; Дубровская Е.Ю.. Русские войска и Великое княжество Финляндское в ХIX – начале ХХ в.// Новый часовой. 2001. № 11 – 12. С.23 – 35; Дубровская Е.Ю.. Первая мировая война в Финляндии: империя против нации, российская армия против финляндцев // AB Imperio. Казань. 2001. № 4. С.169 – 194. [vii]Heikkinen S. Den Ryska soldatsken och Österbottningarna // Blod på drivan : Händelserna 1917 – 1918 ur ett östrbottniskt perspektiv. Vasa, 1999. S.28. [viii] Ibidem. S.27. [ix]Ibid. [x]Korkama E., Roudasmaa S. Tapparasta tankkeihin. Hämeenlinnan varuskunnan historia. Joensuu,1988. S.256. [xi] Аранович А.В. Интендантство русской армии накануне и в годы первой мировой войны. А.к.д…ист.нук.СПб.,2000. С. 17 – 18. [xii]KorkamaE., RoudasmaaS. Op. cit. S.256. [xiii]Nykvist N.E. Aktivism och passivt måtstand i södra Svenskösterbotten 1899 – 1918. Vasa,1988. S.115. [xiv]Heikkinen S. Op. cit. S.27, 29- 30; Luntinen P. The Imperial Russian Army and Navy in Finland (1808 – 1918). Helsinki,1997. P.407. [xv] Б.Л-ий. Обыкновенная история// Финляндская газета.1914. 8 марта [xvi]Heikinen S. Op. cit. S.30. [xvii]Ibidem. S.28. [xviii] Булдаков В.П. «Другая» революция: пути и возможности переосмысления Октября // Академик П.В.Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. М.,2000. С.253 – 254.
Свежие комментарии