И.Н.Новикова. Особое государство или провинция Империи. Статья.

Особое государство или провинция империи: российские юристы о государственно-правовом статусе Финляндии 

Из книги «Санкт-Петербург и страны Северной Европы. Материалы ежегодной международной научной конференции», Спб., 2002

В российских политических дискуссиях проблемы государственного строительства  на федеративных началах имеют особую актуальность. Стремясь к постижению принципов построения современного федеративного государства, некоторые ученые обращаются не только к зарубежному опыту, но и к опыту Российской империи, в частности, к опыту российско-финляндских отношений, которые одни характеризуют как федеративные[i], другие – как конфедеративные[ii]. На протяжении более чем столетнего пребывания Финляндии в составе Российской империи проблемы  юридического статуса княжества, вопросы разграничения полномочий между центральной и местной властью с различной степенью интенсивности будоражили юридическую и общественно-политическую мысль Петербурга и Гельсингфорса.

 В момент вхождения Финляндии в состав Российского государства не было издано документа, четко определявшего положение Великого княжества в составе империи. В марте 1809 г. Александр I в своей речи в  Борго (Порвоо) перед собранием представителей четырех сословий Финляндии дал лишь торжественное обещание  не нарушать религии, коренных законов, прав и преимуществ, которыми пользовались подданные княжества «по конституциям».[iii]  Под «конституциями» понимались действовавшие в Финляндии до русского завоевания шведские законы «Форма правления» от 21 августа 1772 г. и «Акт соединения и безопасности» от 21 февраля и 3 апреля 1789 г.[iv]  Однако, практические шаги российской власти в Финляндии осуществлялись в русле  автономного статуса. Поэтому  правящая элита княжества, несмотря на отсутствие у финляндской автономии юридических гарантий,  была  довольна де-факто сложившимся в княжестве положением дел.[v] Предоставление Финляндии широкого самоуправления,   кооперация с местной элитой, толерантность в вопросах веры обеспечили на протяжении практически столетия верноподданность финляндцев по отношению к российскому самодержавию.

Вопрос о государственно-правовом статусе Финляндии внутри империи, как показывают работы финского историка О.Юссила, не был значимым для финляндского общества вплоть до 1880-х гг. XIX в. Представления о понятии «государство» в княжестве являлись довольно расплывчатыми. Термины «государство» и «провинция» не являлись взаимоисключающими. [vi] Еще в 1882 г. историк Роберт Кастрен отмечал, что между княжеством как особым государством или княжеством как провинцией империи не делали различий.[vii] Гораздо важнее вопроса — государство ли Финляндия или провинция империи? — правящая элита считала заботу о сохранении  автономии  княжества  в том объеме, который оно имело.[viii]

Ситуация изменилась во второй половине 1880-х гг. Вслед за Польшей, политика русификации начала осуществляться в Прибалтике. Финляндия, оставаясь последним островком внутренней самостоятельности, все больше выпадала из общей картины стремившегося к гомогенности Российского государства. Финляндцы ощущали приближение суровых перемен и стремились защитить автономное положение княжества, юридически обосновав его государственно-правовой статус.

В 1886 г. вышла в свет работа «Краткий очерк государственного права Великого княжества Финляндского». [ix] Ее автором являлся профессор права и политический деятель Финляндии Лео Мехелин, который предпринял попытку с помощью юридических категорий доказать, что Финляндия является особым государством, а не провинцией Российской империи. В понятии «государство» он акцентировал внимание на  таком ключевом его признаке, как суверенитет. Суверенитет, по Мехелину, есть «право организовать без иностранного вмешательства свою внутреннюю жизнь, учредить форму правления, иметь собственные законы». Так как у Великого княжества налицо имелись все перечисленные признаки то, согласно автору, Финляндия являлась государством, а не провинцией Российской империи.[x] Вместе с тем Мехелин считал Финляндию особым государством. Суверенитет, с точки зрения автора, бывает двух видов: «государственно-правовой» или «внутренний» и «международно-правовой» или «внешний». Финляндия имела только «внутренний» или «государственно-правовой суверенитет». Финляндский юрист советовал правящей элите княжества приложить все усилия для сохранения этого положения.[xi]

Представление о Финляндском государстве родилось у Мехелина  во многом априорно, и доказательства его теории были далеко не безупречными, вероятно, даже излишне надуманными. Значение работы Л.Мехелина заключалось в том, что это было первое опубликованное изложение конституционных прав Финляндии в том виде, в каком они представлялись финляндской элите в конце XIX в. Труд финляндского юриста был издан на французском языке и  в основном нацелен на общественное мнение Европы для того, чтобы создать благоприятный для Финляндии имидж «островка с  европейскими политическими  традициями в море российского абсолютизма».  Это произведение не являлось чем-то необычным для того времени. К примеру, в Венгрии юристы и ученые также   развивали учение о Венгерском государстве. Произведение Л.Мехелина было действительно замечено  в Европе, где впервые заговорили о финляндской государственности  и открыли для себя эту маленькую страну. [xii]

Однако наибольший резонанс работа Л.Мехелина получила  в России. Она стимулировала полемику не только в российской печати, но и в юридической науке. По вопросу о государственно-правовом статусе Финляндии в  российской юридической мысли оформились два направления: первое считало Финляндию особым государством, находящимся в реальной унии (союзе) с Россией, персонифицированной фигурой императора и Великого князя Финляндии. Представители второго направления считали Финляндию инкорпорированной провинцией Российской империи. Первой  точки зрения придерживались известный российский правовед Б.Н.Чичерин, профессор Санкт-Петербургского университета В.И.Сергееевич, профессор Казанского университета В.В.Ивановский и др.[xiii] Они, в основном, следовали аргументации финляндских юристов[xiv], например, ссылались на статью четвертую Основных законов Российской империи, где говорилось, что “с Императорским Всероссийским престолом нераздельны суть престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского”.[xv] Раз существует особый, хотя и нераздельный престол, значит, существует и особое государство. К примеру, в труде «О народном представительстве» Б.Н. Чичерин утверждал, что Финляндия – есть «отдельное  государство, неразрывно связанное с Россией, но не входящее в ее состав. Она, как и Польша до 1863 г. не инкорпорирована в Россию, а только соединена с нею под одним скипетром».[xvi] Сохранение национальной самостоятельности, по Б.Н. Чичерину, являлось залогом верноподданности финляндского народа российским монархам.  Выдающийся русский юрист не раз приводил пример Финляндии в качестве иллюстрации благоразумной политики российских императоров. Так, в своем «Курсе государственной науки» Б.Н. Чичерин писал: «Пример благотворного действия реального соединения представляет Финляндия… Довольная своей судьбой, она (Финляндия – И.Н.) процветает под скипетром русских монархов. Россия же находит в этом ту выгоду, что она обладает военной позицией, необходимой для ее обороны».[xvii] При этом Б.Н. Чичерин вообще  не предполагал возможности отделения Финляндии от России и создания независимого государства.

В пользу своей точки зрения сторонники теории особого государства выдвигали, в частности, аргумент наличия   в Финляндии собственного законодательного органа – сейма  и своего законодательства. Финляндия не входила в число административных районов империи. Поскольку многие приверженцы теории особого государства, включая Б.Н.Чичерина, были неогегельянцами, то наличие собственного законодательного органа и самостоятельного административного аппарата уже являлось достаточным, чтобы считать Финляндию государством. Так, профессор В.В. Ивановский полагал, что «каждая страна, имеющая свое особое законодательство, особые законодательные учреждения, особый порядок издания законов, является и особым государством».[xviii] Большое значение сторонниками этой теории придавалось также фактору независимости финского бюджета от имперского, наличию в Финляндии собственной  денежной, налоговой, таможенной, судебной  системы, национальной армии.[xix]

Представители второго направления являлись в основном сторонниками принципа «единой и неделимой России». Поэтому они рассматривали Финляндию как нераздельную часть Российской империи, инкорпорированную в состав империи провинцию.[xx] Подобного взгляда придерживались не менее известные правоведы А.С. Алексеев, Н. С. Таганцев, Ф. Ф. Мартенс, Н. М.Коркунов, Э.Берендтс и др.[xxi] К примеру, выдающийся русский криминалист Н.С. Таганцев в одной из своих статей отмечал, что  «в 1809 г. совершилось не соединение двух самостоятельных государств, а присоединение завоеванной русским оружием Финляндии… Само подтверждение прежних законов русскими государями не имеет абсолютного значения, это не исключает возможности их отмены, когда изменившиеся исторические условия сделают их неприложимыми или крайне вредными».[xxii] В целом, основные аргументы сторонников теории инкорпорированной провинции сводились к следующему: во-первых, Финляндия до завоевания не была самостоятельным государством и не пользовалась автономией.[xxiii] Как замечал по этому поводу А.С. Алексеев, «Финляндия стала провинцией России, как была до того времени провинцией Швеции. Она никогда не была самостоятельным государством».[xxiv] Во-вторых, обещание Александра I сохранить в княжестве местные законы и учреждения не носило характер договорного соглашения двух государств об установлении унии между ними, это  одностороннее волеизъявление монарха, которое его потомки в силах отменить. Если бы реальная уния имела место, то и Российская империя, с сарказмом замечали некоторые авторы, была бы переименована в «Русско-финляндскую империю» или в «Финно-Россию»[xxv];  в-третьих, у финляндцев не было собственной финляндской конституции, т.к. до вхождения в состав Российской империи они являлись подданными Швеции. В «шведской конституции ни разу не встречалось наименование «финляндец», о финляндцах как таковых не упоминалось, потому, что  шведское правительство смотрело на них, как на шведов» [xxvi]. Наконец, противники теории особого государства  ссылались на опыт Канады и Исландии, имевших широкую внутреннюю автономию, но не считавших себя государствами.[xxvii] Сторонники теории инкорпорированной провинции  также не жаловали императора Александра I, обвиняя его в политической близорукости и неосторожности сделанных им заявлений в период присоединения Финляндии к России. Утверждая, что Финляндия является провинцией Российской империи, они, тем не менее, не отрицали наличие у княжества автономных прав, однако считали, что автономия княжества  больше не отвечает интересам России и поставили на повестку дня вопрос о распространении на Финляндию общегосударственного законодательства. 

В полемике  между сторонниками и противниками теории особого государства победу одержали приверженцы теории инкорпорированной провинции. К 1910 г. из 25 ученых-правоведов, высказавших свое отношение по проблеме юридического статуса Финляндии, только трое придерживались теории особого государства.[xxviii] Победа сторонников теории инкорпорированной провинции объяснялась не только тем, что они   имели в запасе более сильные аргументы  в пользу своей позиции. Их точка зрения совпадала с мнением  имперской  государственной власти, которая использовала  услуги юристов, чтобы придать своему наступлению на автономные привилегии Финляндии «законную силу». Представителей теории инкорпорированной провинции  охотно приглашали на работу в специальные комиссии, занимавшиеся проблемами унификации законов Великого княжества и  империи. Так, например, Н.С. Таганцев возглавил в 1904 г. специальную комиссию, целью которой было разграничение  областей финляндского и имперского  законодательств. С другой стороны, полемика вокруг юридического статуса Финляндии обратила внимание российской юридической науки на необходимость более серьезного и глубокого изучения финляндского права. Дискуссия также стимулировала развитие российской и финляндской юридической науки, в частности, такой их отрасли, как государственное право.