Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вернется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. B беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет. Прозрачны гривы табуна ночного. B сухой реке пустой челнок плывет. Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм, То вдруг прикинется безумной Антигоной, То мертвой ласточкой бросается к ногам, С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, И выпуклую радость узнаванья. Я так боюсь рыданья аонид, Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать, Для них и звук в персты прольется, Но я забыл, что я хочу сказать, — И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Bсе не о том прозрачная твердит, Все ласточка, подружка, Антигона… И на губах, как черный лед, горит Стигийского воспоминанье звона.
|
Unohdin sanan jonka halusin lausua. Sokea pääsky palaa varjojen palatsiin, aaveiden kanssa leikkii siivet leikattuina. Tainnoksissa laulavat öistä laulua.
Ääneti linnut. Ikikukat kukkimatta. Yön hevosten haijat läpikuultavat. Kuivassa joessa lipuu tyhjä ruuhi. Sana taintuu sirkkojen sirinään.
Se kasvaa hitaasti, kuin temppeli tai teltta, menettää järkensä kuin hullu Antigone, tai kuolleena pääskynä putoaa jalkoihin, nokassaan vehryt oksa, styygialainen hellyys.
Palaa jo, sormenpäiden häpeilevä näkö, tunnista pinnan kohoumat, iloitse. Kammoan muusain itkua ja valitusta, sumua, kuminaa ja tyhjän ammotusta.
Tunnistaa, rakastaa on kuolevaisten valta, heidän sormiinsakin äänet vuotavat; minä unohdin mitä halusin sanoa, ruumiiton sana palaa varjojen palatsiin.
Jotakin aivan muuta aavemaisuus hokee: pääsky ja Antigone, pikku ystävätär… Kuitenkin styygialaisen soinnun muisto palaa nyt huulilla kuin musta jää.
|
Свежие комментарии