Сергей Завьялов * В схватке с чудовищем времени: современная финская поэзия

Поэзия Финляндии плохо известна в России. Это парадоксально, при том что в течение 109 лет страна была автономным княжеством в составе Российской империи, а в течение семнадцати лет (1940-1956) финский язык как язык Карело-Финской ССР был одним из шестнадцати официальных языков Советского Союза (на шестнадцатой ленточке советского герба золотились слова Kaikien maiden proletaarit liittykkää yhteen!). Тем не менее из амбициозных книжных проектов позднего СССР финскую поэзию затронул лишь один: антология скромным объемом менее чем в 400 страниц[1]. Финнов не было ни в книжной серии “Из современной поэзии”, ни среди авторов “Иностранной литературы” (за единственным исключением Пентти Сааритсы[2]), даже подборки в соответствующих томах всеохватной “Библиотеки всемирной литературы” имели ничтожный объем и сомнительную репрезентативность[3].

Можно, конечно, попытаться найти этому явлению объяснение внутри поэтического мира. Ведь с русской точки зрения в финской культуре имеется несколько “слабых мест”: во-первых, доминирование шведского языка в образованных слоях общества вплоть до середины XX века делало в глазах иностранцев такую литературу вторичной по сравнению с литературой собственно шведской. Впрочем, непредубежденный читатель не мог бы усмотреть никаких следов “вторичности” в поэзии финско-шведского модерна 1920-1930-х годов (Эдит Сёдергран[4], Эльмер Диктониус[5], Гуннар Бьерлинг, Раббе Энкель, Генри Парланд[6]).

Во-вторых, финноязычная поэзия межвоенных десятилетий, стоявшая в оппозиции романтическим эпигонам, была, на русский вкус, слишком “левой”: если вне зависимости от происхождения участники групп “Туленкантаят”[7] (Олави Пааволайнен, Катри Вала[8], УуноКайлас) или “Кийла”[9] (Арво Туртиайнен[10], Вилье Каява, Элв иСинерво) идентифицировали себя с пролетариатом, то русские читатели последних советских десятилетий — с угасающим дворянством Серебряного века. Впрочем, именно “левые” перешли на свободный стих, присоединив свою страну к общеевропейскому эстетическому пространству.

Наконец в-третьих, высокий финский модерн запоздал, достигнув апогея лишь к концу 1950-х — началу 1960-х годов. Поэтому к моменту подготовки той единственной русской антологии (1980 года) его лидеры еще не окончательно завоевали признание. Впрочем, без них, как и без вышеназванных финских шведов, немыслим общеевропейский поэтический контекст. Тогда как украшающие своими статуями столичную Эспланаду классики Йохан Рунеберг[11] и Эйно Лейно[12] остаются фигурами исключительно национального масштаба. Финскими модернистами называют ряд послевоенных авторов, писавших по-фински и по-шведски. Это Ээва-Лииса Маннер, ПенттиСаарикоски, Пааво Хаавикко, Ласси Нумми, Кари Аронпуро, Сиркка Туркка, Пентти Холаппа, Миркка Рекола и Ларс Хульден, Бу Карпелан, Йеста Огрен, Марта Тикканен, Клас Андерсон.

Но, возможно, причины нужно искать за пределами мира собственно поэзии: Россия не знала пуританской Реформации, а Финляндия — абсолютистского классицизма, Россия вошла в резонанс с романтизмом в его ранней, а Финляндия — в его поздней стадии. Финские поэты не имели опыта выживания под социальными и культурными руинами, тогда как их русские коллеги так и не довели до конца модернизацию своего ремесла, оставаясь, по преимуществу, в русле традиционных технологий (размеры, рифмы и т. п.).

Однако не менее интересно взглянуть на эту наполненную, казалось бы, эстетической несовместимостью картину и с другой, неожиданной точки зрения: мы увидим, что оба народа были одновременно захвачены викингами, обращены в христианство, оказались в поле зрения “цивилизованной Европы”, что в обеих странах в одно и то же время литература (в Финляндии поначалу шведоязычная) сделалась общественно значимым явлением (Пушкин и Рунеберг — фактически ровесники), что в обеих странах после изоляционизма 1930-х годов главным содержанием поэзии стал вопль об обновлении (пусть это обновление по-разному понималось).

Если же отвлечься от того образа русской поэзии, который возникает при контакте с литературным истеблишментом, и заглянуть в журналы “Воздух” или “Абзац”, “Транслит” или “TextOnly”, зайти на сайты vavilon.ru или litkarta.ru, то мы столкнемся внутри самой русской поэзии со средой, уже не столь отличной от финской. Впрочем, проблемы, над решением которых работает современная финская поэзия, даже в этой среде будут во многом непонятны. 

Корнями эти проблемы уходят в те годы, когда в развитых странах на время показалось, что история завершилась, в искусстве всё уже было, “новое” вовсе не ново, а лишь утомительно своей претензией на новое и т. п., и образовалось некоторое “провисание” художественной ткани, а заодно, незаметно, закончился и короткий ХХ век[13].

Для художников и интеллектуалов 1990-х поменялось все, но, главное, поменялся враг. Теперь им была не респектабельная культура традиционной буржуазии, а скорее тривиальная культура развращенных буржуазными соблазнами масс, и это в стране с сильными социалистическими настроениями и пролетарскими традициями вызвало мощное неприятие во всех сферах искусства. Наибольший резонанс (без преувеличения мирового масштаба) имели “пролетарские” фильмы Аки Каурисмяки (р. 1957), но значащими были сдвиги и в других сферах: балеты ЙормыУотинена (р. 1950), спектральная музыка Кайи Саариахо (р. 1952), авангардные опусы для аккордеона Киммо Похьонена (р. 1964). Тогда же открылись наконец современный оперный театр (1993) и музей современного искусства “Киасма” (1998).

Значительными были трансформации и в поэзии, сделавшие центром внимания группу “Нуори войма”[14], в которую вошли Хелена Синерво (р. 1961), Юкка Коскелайнен (р. 1961), Юрки Киискинен (р. 1963), Риина Катаявуори (р. 1968). Чуть позднее обратили на себя внимание Йоуни Инкала (р. 1966) и Олли Хейкконен (р. 1965). К этому же поколению принадлежат и шведоязычные авторы: Агнета Энкель (р. 1957), Петер Миквиц (р. 1964), Эва-Стина Бюггместар (р. 1967).

Они уже опирались не на мегалопроекты европейского модерна, не на “большой стиль” Элиота и Паунда, не на эгоцентрику сюрреализма, не на контркультурный порыв битников, а скорее на философский анализ ситуации после модерна, смерти автора, отмены канона и проч.

Сейчас, спустя двадцать лет, можно сказать, что они были последними поэтами, так как следующее поколение, поколение 2000-х, интегрировало своё, в прошлом сепаратное, художество в единое пространство contemporaryart, пронизанного, как никогда раньше, актуальными смыслами. 

Тексты, представляемые сегодня русскому читателю, — не более чем археологические шурфы[15]; между антологией позднебрежневских времен и сегодняшней подборкой — огромное, нетронутое лопатой пространство[16]: рядом с Т. С. Элиотом Андрея Сергеева, Рене Шаром Вадима Козового, Паулем Целаном Ольги Седаковой, Эудженио Монтале Евгения Солоновича, Збигневом Хербертом Владимира Британишского остается незанятым место и для кого-нибудь из классиков финского модернизма.